18190
Затерянная Рязань. Деревня говорит
Эта деревня звала нас давно. Лет пять назад друзья-краеведы, изучавшие старинные куршские кладбища, привезли историю о странном местечке с заброшенными, но хорошо сохранившимися домами. Рассказали, мол, куда ни зайди – везде будто хозяева только что вышли во двор за дровами и вот-вот вернутся, чтобы истопить печь. На стенах – ковры с оленями, на крюках – одежда, в печи – утварь, к обеду готовая, на столах – букеты сухоцветов, в сенях – гробы деревянные. Да только не было за версту ни одной живой души. Будто все разом исчезли, не успев доделать домашние дела.
Команда «Затерянной Рязани», очарованная тем рассказом, наконец, добралась до заброшенной Сергеевки. А чтобы узнать настоящую историю деревни на болотах, мы прихватили с собой «ключ от всех дверей» – внучку владельцев последнего жилого дома. Она поведала, зачем у соседей в домах гробы стоят, как Сергеевки не коснулся пожар в Курше и почему местных всю жизнь называли «литвой некрещеной».
В деревне поздний ноябрь не такой, как в городе. Холоднее он, да и снега побольше. Еще рыжеет сквозь белый саван высокая полевая трава, но чем дальше в лес – тем глубже сугробы.
К заброшенной, переметенной снегом Сергеевке мы с трудом пробираемся по разбитой насыпи: слева болото, справа болото – прахом пошла великая советская мелиорация Мещеры. Природа взяла свое, а человек – свое: брошенные за ненадобностью керамические трубы, которыми пытались осушить болота, жители Сергеевки активно использовали для возведения хозяйственных построек.
Машина пробивает лед и ныряет по самый бампер в мерзлую лужу. Мы на заднем сиденье подпрыгиваем до потолка.
– Дорога здесь всегда была плохая, – объясняет наша спутница Ольга, которая провела в Сергеевке детские годы. – У моего дедушки был трактор, и вот только на нем в распутицу можно было добраться до магазина в Култуках. Во времена перестройки обещали построить капитальную дорогу, даже щебень привезли. Но успели только насыпь сделать. А потом страна развалилась.
Исторических сведений о Сергеевке до наших дней дошло мало, но все они представляются весьма любопытными. Например, эта деревня – один из семи населенных пунктов Клепиковского района, где жили рязанские курши – потомки литовских воинов, захваченных в плен и поселенных в мещерской глубинке в период противоборства рязанских князей с Литвой в ХІV-ХV веках.
– Девичья фамилия у меня – Трынкина, но это, вроде как, на русский лад, – рассказывает наша проводница в мир Сергеевки. – А изначально она была Трынкявичус, то есть литовская. Это мне дедушка рассказывал. Знаю, у местных жителей брали генетический анализ и вывели, что кровь идентична народам Прибалтики. Правда, у нас тут не принято было таким родством хвастаться. Потому что куршей вечно называли «литвой некрещеной», так как вера была у них другая – католическая.
Рязанские курши, и жители Сергеевки не исключение, людьми были славными и правдолюбивыми, а потому часто участвовали в бунтах – в том числе в знаменитом «тумском бунте» 30-х годов, когда коммунисты собирались разорить и закрыть местный храм.
Впрочем, как говорят краеведы, во все времена восстания здешних поселенцев носили не столько политический, сколько хозяйственный характер.
– Изучая архивные документы, задаешься вопросом: как же надо было так довести крестьян, чтобы они бросили поле и пошли с вилами на начальство, – рассказала историк и краевед Анастасия Фетисова. – После Первой мировой войны, например, женщины взяли штурмом барскую усадьбу и заставили господ взять на попечение сирот, оставшихся из-за войны без родителей. А уже в советское время мужики набили морду местному сельскому депутату за то, что он, грубо говоря, безрукий. В протоколе так и написано: последней каплей стало то, что этот депутат взял у вдовы ружье и случайно его сломал – это же надо быть таким безруким?! Как такой человек может находиться у власти и руководить другими?
В остальном же сергеевские курши были людьми мирными и хозяйственными.
Проехать по главной улице Сергеевки сегодня невозможно – она перекопана противопожарным рвом. И нам ничего не остается, кроме как пойти огородами. Ольга приглашает в родительский дом – здесь, у дедушки с бабушкой, она проводила в детстве новогодние праздники и летние каникулы. Сейчас дом хотя и крепко стоит на ногах, но душу из него давно вытряхнули мародеры.
И мы меланхолично бродим по комнатам, собирая разбросанные книги и детские воспоминания его обитательницы.
– Бабушка у меня в библиотеке работала, поэтому в доме столько книг – запоем читали все лето, а дедушка – был трактористом в колхозе. Когда они на пенсию вышли, то развели свое большое хозяйство. Помню, как все лето мы на сенокос ходили. И с дедом в Куршу за раками. Он брал корзину, ставил ее поближе к берегу, бултыхал ногой ил, и раки сами в корзинку падали.
А бабушка Ольге рассказывала, что в ее молодости речка Курша была шире, полноводнее и чище – настолько, что к ней ходили белье полоскать. Сейчас река почти заросла лесом, а бобры запрудили ее плотинами. Хотя свою «оборонительную» функцию Курша не потеряла и по сей день.
Жители Сергеевки всегда были людьми лесными – лес их укрывал от врага, давал кров, лечил, кормил, обеспечивал работой. До того, как в Мещеру пришли колхозы, здесь занимались исключительно лесозаготовками и торфодобычей. Недалеко отсюда проходила и узкоколейная железная дорога, по которой вывозили сырье. Да, что уж говорить, от Сергеевки до ныне исчезнувшего поселка Курша-2 – вот, рукой подать. А потому и о трагедии той здесь наслышаны.
3 августа 1936 года в Курше-2 случился страшный лесной пожар, в котором погибло практически все население поселка – более тысячи человек. Населенный пункт буквально оказался стерт с лица земли, в то время как советские власти долго замалчивали трагедию и ее масштабы.
– Конечно, знали здесь о случившемся, но говорили об этом мало, – рассказала наша собеседница. – Что интересно, несмотря на такую территориальную близость, в Сергеевку пожар не дошел. И в 2010 году здесь не было пожаров. Култуки сгорели, а мы нет. И в этом году огонь сюда не дошел. Местные всегда говорили, что огню мешает пройти речка, она словно огибает Сергеевку вокруг. Естественная преграда.
Дома в Сергеевке – странные. Большие и несуразные, с множеством пристроек и балкончиков. Ольга говорит, что строили их по так называемому «северному типу» – чтобы, если зимой снегом сильно заметет, между постройками можно было передвигаться, не выходя на улицу.
– Местные жители дома сами строили, леса под боком было достаточно, оттуда несли все стройматериалы, в том числе и «утеплитель» для стен. Все теплые постройки в те времена конопатили мхом. Я даже сама помню, как ходили с дедом на болота, собирали мох и протыкали им стены в бане. Мох хорошо тепло держал и влагу впитывал. Один минус – материал недолговечный, и приходилось довольно часто обновлять, конопатить заново.
– В Сергеевке существовал какой-нибудь народный промысел? – спрашиваю у нашей провожатой. – Может быть, бортничали, плотничали или костюмы шили?
– Мужчины плотничали, но для себя. Женщины – вязали. Но тоже не на продажу. У меня бабушка, помню, сама шерсть овечью выделывала. Сядет у окошка с ручной прялкой и быстро-быстро так пальцами ниточку перетирает. А потом всю зиму носочки вяжет. Да они даже что в лесу собирали – грибы, ягоды – все в дом, в семью. Но кое-что все-таки было. Помню, бабушка рассказывала, как они всей деревней собирали в лесу березовые почки и сдавали в аптеку. За это им платили деньги. Еще собирали шиповник и хвою, тоже для аптек. А там, в медицинских целях, из всего этого готовили лечебные сборы.
По сугробам пробираемся к соседнему дому, чтобы рассмотреть резные наличники. Ольга рассказывает, что когда-то здесь жила старушка – дети ее называли «бабка-соседка», и если кто и занимался в Сергеевке народным костюмом, то разве что она.
– Звали ее Матрена, была она странная, и поневы носила необычные. Как ни пройдешь мимо – все из окна торчит, наблюдает, словно ворона. И говорила она еще так чудно – все шипящие буквы через «ц». Например, спрашивала: «Цколько цасов»? Мне кажется, она точно была куршей.
Сегодня дом «бабки-соседки» разграблен, как и остальные. Любители металла и старинных икон унесли и раскурочили все, что плохо лежало. Забрали ценное, оставив ценности, и теперь пол усеян старыми фотографиями и открытками.
Вот сын прислал фотографию из армии. Вот внучка пишет, что скучает, и призывает бабушку не слушать глупости, которые говорят соседи.
А вот письмо из прокуратуры от 23 января 1980 года. В нем говорится, что прокуратура требует от главы колхоза вернуть Матрене украденные у нее три тонны сена. Требует, надо сказать, уже не в первый раз и грозит санкциями.
Звучит смешно – прокуратура и какое-то там сено. Но если подумать, то бабульку в разгар зимы лишили кормов для скотины. Что это, если не деревенская трагедия?
Интересно, удалось ли «бабке-соседке» вернуть украденное…
– Быстрее идите сюда! Здесь гроб стоит! – наш водитель показывает на разбитое окно соседнего дома, и мы дружно заглядываем в раму.
И правда. Гроб. Самый настоящий. Деревянный. Правда, пустой.
– Для деревенских жителей это было нормально – заранее покупать гробы на всякий случай, – объясняет Ольга. – У моих дедушки с бабушкой тоже стояли наверху, под крышей. Старики, они такие, не любят никого напрягать. Чтобы потом родственники не метались, не искали срочно все необходимое.
В доме с гробом, как оказалось, раньше жила местная бабушка-шептунья. Такая тоже есть практически в каждой деревне. Молитвами порчу снять или чирей заговорить – так это к ней.
– Я, когда маленькая была, постоянно кричала, сколько ни укачивай в колыбельке. И как-то эта бабка моим родителям предложила, мол, приносите, заговорю, чтобы не плакала. Ну, и заговорила.
– Плакать перестала?
– Нет. Кажется, еще больше начала. А еще моему брату ангину она заговаривала. И тоже ангина не прошла. Хорошая была старушка. Здесь ее все уважали.
Домик с «танцующим крыльцом» встретил нас… жизнью. И от этого стало даже как-то не по себе. Мало того что на внутренней стороне двери было написано «Здесь живут!», так еще и пахло в доме так, словно хозяева сейчас вернутся.
На столе в вазе, как нам и рассказывали, стоял букетик сухих цветов. Стены украшали фотографии и ковер с оленем. Дом казался настолько жилым, что я невольно расстегнула куртку и едва не разулась при входе. Но Ольга была категорична – жильцы покинули дом задолго до вымирания деревни.
И тут, на столе возле цветов, мы заметили старую фотографию и аккуратную, выведенную ровным почерком, трогательную записку: «С Троицей всех! Здесь были хозяйки этого дома. Спасибо, что поддерживаете порядок. Это наш родительский дом. Пусть и вам он послужит приютом на время вашего пребывания».
Мы тихо покинули дом, плотно закрыли входную дверь, оставив там, внутри, возле вазочки увядших цветов светлую печаль по ушедшему времени.
Мы еще долго ходили от дома к дому, собирая воспоминания местных жителей, которые никогда не вернутся в эту деревню. И казалось, что снаружи все домики одинаковые – деревянные, с резными наличниками, с красноармейскими звездами – знаками, что здесь жил ветеран войны. Но внутри каждый дом отличался от соседнего, словно шкатулка с историей, которую некому рассказать.
– Почему вы оставили дом? – спрашиваю у Ольги, возвращаясь той же дорогой, что и пришли.
– Чтобы его содержать в порядке, здесь нужно жить. Пока были живы дедушка с бабушкой, был жив и дом. Они печку топили, скотину держали, огород. А без них сюда не наездишься – дорога такая, что только по морозу и можно попасть. Мы здесь последний раз были три года назад. И теперь вот с вами добрались. За три года сильно все изменилось. И дальше будет только хуже. Так деревни и умирают.
Деревни умирают действительно так. Когда нет дороги и магазина. Когда последний внук вырастает и уезжает. Когда последняя бабушка уходит на погост. Таких деревень в Рязанской области сотни, и с каждым годом их становится больше. Дома, в которых каких-то пятнадцать лет назад кипела жизнь, стареют и уходят в землю вслед за хозяевами. И некому больше оставлять на столе заботливую записку «пусть и вам он послужит приютом…».
Да и не для кого.
Большой фоторепортаж смотрите по ссылке.
Подписывайтесь на
Telegram-канал «Затерянной Рязани». Там еще больше интересного из наших путешествий по деревням.
Истории заброшенной деревни собирала Дарья Копосова
Фотографировала Мария Илларионова
